Семья папы была религиозная и – вот уж про нее можно это точно сказать – настоящая еврейская. Дедушка Натан, Ноте… - ну что можно о нем сказать? Из записок дяди Гриши, папиного брата, я знаю, что у него был диплом раввина, знаю, что он постоянно молился, читал Талмуд и размышлял.., немножко помогал в синагоге. Кроме этого он был резником. Видно это помогало им содержать такую большую семью. Как-то изучил самостоятельно бухгалтерию и немножко работал бухгалтером. Бабушка была, видимо, очень умной и сильной женщиной. Вот они на фотографии - не знаю какого она года, но, наверно, незадолго до войны она сделана.
На этой фотографии мне очень нравится бабушка. У нее спокойный и умный взгляд. Звали ее Рохл-Двейре, Рахиль. Меня назвали Раей в ее честь.
Бабушка родила семерых детей, надо было всех накормить, одеть…
На что они жили - я не знаю. Во время НЭПа она держала маленький магазинчик, или скорее, лавочку, где торговала керосином и всякой мелочью. Это было необходимо, чтобы прокормить такую большую семью. Думаю, что это был их основной доход. Папа мало рассказывал о своем детстве, но я знаю, что в семье всегда по всем правилам отмечали Субботу и все религиозные праздники, что бабушка готовила к ним полагающиеся еврейские блюда. Говорили в семье только на идиш. Папа вспоминал, что белье бабушка кипятила на улице в большом чане. Трудно сейчас представить этот тяжелый быт, но тогда это, видимо, казалось нормальным.
Еще папа как-то мимоходом рассказал, что в конце НЭПа бабушка лишилась своей лавочки, её судили и она стала «лишенкой», т. е. она потеряла свои гражданские права, ну и, конечно, заработок. В архивах по этому поводу никаких документов не нашлось.
У меня есть еще одна фотография моей бабушки Рахили – не знаю, где и когда она сделана. Какая-то трагическая фотография. Сначала я подумала, что она сделана в эвакуации, но – вряд ли, там им было не до фотографирования. Даты на обороте снимка нет. Видимо, это все-таки в Бобруйске.
На бабушке тоненькое пальто, хотя лежит снег. Руки замерзли без рукавиц. Но на лице – гордое спокойствие. Я смотрю на это лицо – и понимаю, что она мне родная. Хоть я ее никогда не видела.
Девичья фамилия бабушки – Псахина, родилась она в Бобруйске. У нее было два брата и две сестры, одного брата звали Шломо, другого – Шеел, одну из сестер – Бася (Башке), вторую - Матл. Матл была 1891 года рождения. У нее был муж Шломо, два сына и младшая дочка Белла, у которой был маленький ребенок. Их фамилия была Майзус.
Дедушка Ноте был родом из местечка Паричи под Бобруйском. Других сведений о его семье нет.
А на этой фотографии Рохл со своими детьми – дочерьми Бейле (Беллой), р. 1904, Гитой (Галей), р. 1906, Ханой (Аней), р. 1910, сыновьями Ислахом (Евсеем), р. 1908, и Мордухом (Матвеем), р. 1915. Здесь нет только самых старших - сына Гирша, Гриши (род. в 1900 году) и дочери Гинды (род.в 1902 году).
Гриша и Гинда в юности были увлечены сионистскими идеями и были активными членами молодежной сионистской организации «Хе-Халуц» («Первопроходец»). В «Мемориальной книге о Бобруйске«Yizkor Book»), изданной в 1967 г. в Тель-Авиве, опубликована фотография 1925 года, на которой среди членов Совета «Хе-Халуц» – Гинда Горелик (сидит справа).
У Гриши об этом времени на всю жизнь остался знак - вытатуированный на запястье маген-давид. Но строить еврейское государство ему не пришлось: в 1927 году он женился и остался жить в Бобруйске.
На этой фотографии - Гинда, сестра Гриши и его жена - Ципа.
А Гинда, верная своим убеждениям, в 1929 году уехала в Палестину. Папа рассказывал, что родители противились ее отъезду, они чуть не плакали, уговаривая ее остаться. Видимо, чтобы успокоить их, она говорила, что только съездит, посмотрит Палестину и вернется… Предполагала ли она, что этот отъезд – навсегда? Она так и прожила всю свою жизнь в Палестине, которая потом стала Израилем. Работала в системе социального обеспечения. Замужем никогда не была, и детей у нее не было.
Эту фотографию она прислала после своего отъезда.Увидеться с родными ей довелось только в 1966 году. Она смогла приехать по туристической путевке в Ленинград, где жили тогда четверо из ее сестер и братьев. Гриша с женой Ципой приехали на встречу из Бобруйска, а сестры Беллы к тому времени уже не было на свете.
Я помню эту маленькую худенькую женщину, так похожую на своих сестер. Она навезла нам кучу всего – думая, что мы тут раздетые и голодные. Еще я помню, что она пригласила мою двоюродную сестру Розу, дочку Евсея и меня - пообедать в гостинице "Астории", там, где она жила. А на следующий день - мою сестру Риту и Галину дочку Таню. Ей очень хотелось сделать нам приятное. Я, конечно, до этого никогда не была в подобных заведениях и это было незабываемое воспоминание. Запомнился такой момент - Гинда разговорилась о чем-то с женщиной за соседним столиком и та дала ей свою визитку со словами - "Будете в Америке - звоните". Это было, по меньшей мере, странно для нас. Мы как будто побывали тогда в каком-то другом мире.
Она очень удивлялась всему, что видела, даже тому, что шоколадные конфеты большого размера, по сравнению с израильскими.
Как-то вечером мы гуляли по набережной, и я запомнила, как она стоит, смотрит вниз на воду и тихо говорит: «Как много воды…» С нами она проводила дни, ходила по очереди в гости ко всем и не переставала удивляться. Было очевидно, что она предполагала увидеть совсем другое. Оставаться на ночь у кого-то из родных, чтобы подольше побыть вместе, было нельзя. Ей вообще было нельзя отлучаться от группы, с которой она приехала, но она как-то смогла договориться. Однако на ночь она была должна обязательно возвращаться в гостиницу. Да и мы не очень афишировали приезд родственницы из-за границы. Ведь вопрос «есть ли родственники за границей», кажется, до сих пор есть в анкетах, а в то время он звучал просто устрашающе, и никому не хотелось отвечать на него утвердительно. Вот фотография 1966 года, когда Гинда была в Ленинграде.:
На фотографии - сидят Хана, Гинда и Галя. Сзади стоит мой папа.
Думаю, что приезд в Россию был для нее дорогим удовольствием. Больше она никогда не приезжала.
Она очень хотела, чтобы кто-то из родных переехал жить в Израиль.
На этой фотографии – папин брат Гриша. Он – единственный из детей остался жить в Бобруйске.
Несколько лет он проработал в артели «Сила працы» («Сила труда» по-русски). Ее организовал Шеел Псахин. Он был щетинщиком (щеточником) высокой квалификации и имел собственную мастерскую. У нас на даче до сих пор сохранилась швабра из конского волоса, подаренная моим родителям на свадьбу в 1948 году. Когда на излете НЭПа (в 28-29 годах) власть начала «прижимать» частников, он привлек своих родственников, и они создали на паях эту артель – подобие современного кооператива. В ней было два цеха: один – по производству щеток, а в другом изготавливались валенки. В артели работал и Гриша, и Евсей, и их двоюродные братья Псахины, и брат жены Гриши Абраша Новиков. Обязанности заведующего производством или, скорее, коммерческого директора, в артели исполнял другой опытный щетинщик Завл Казимировский. Пройдет почти полвека и его внучка – Наташа Казимировская – станет женой Толика, младшего сына Гриши.
Сохранилось несколько свидетельств, как Гриша с закатанными рукавами, в облаке пара, с силой разминал в горячей воде войлок, готовя его к превращению в валенок… Но в артели ему приходилось также работать и агентом по снабжению, а также участвовать в реализации готовых изделий.
Незадолго до войны он окончил бухгалтерские курсы и, уйдя из артели, начал работать бухгалтером в учреждениях Бобруйска. Этой профессией он с тех пор занимался вплоть до ухода на пенсию.
Жену Гриши звали Ципа. Всю свою трудовую жизнь она проработала воспитательницей и заведующей в детских садах. Она была очень доброй женщиной.
Через год после их женитьбы, в мае 28 года, у бабушки Рохл и дедушки Ноте появился первый внук – Давид Горелик. В 1934 году родился его брат – Владимир. После войны, в 1949 году, Ципа, будучи уже совсем немолодой женщиной, родила еще одного сына – Толика, Натана.
Старший сын Давид, Додик, окончив в военные годы в Сибири спецшколу (своего рода суворовское училище), а затем Артиллерийское училище в Ленинграде, несколько лет прослужил офицером в Советской Армии. Демобилизовавшись в период хрущевских сокращений, он обосновался с семьей в Вильнюсе и поступил на работу на завод электросчетчиков. Он много лет проработал заместителем главного конструктора на том же заводе, где начинал лаборантом. В 1993 г. он с женой и двумя сыновьями эмигрировал в Канаду, но буквально в первые дни пребывания в Торонто он скоропостижно скончался . Его жена Роза, тоже бобруйчанка, и тоже Горелик (и совсем не родственница), была по специальности товароведом и работала в Вильнюсе в организации, занимавшейся закупками детской одежды. Она умерла в 2004 г. Роза была очень красивая, до самой старости. Сейчас в Торонто живут их сыновья и внуки.
Средний сын Владимир окончил Ленинградский институт водного транспорта, работал механиком в речном порту в г. Ростов-на-Дону, затем инженером-конструктором в Балтийском конструкторском бюро в Ленинграде. Его жена Рая училась в том же институте на экономическом факультете, а после его окончания осталась работать в нем же на кафедре экономики. Сейчас они живут с дочерью Юлей и внуками в Израиле.
Младший – Натан окончил радиотехнический факультет Ленинградского инженерного морского училища имени Макарова, работал преподавателем в Холмском мореходном училище на Сахалине, а затем – в Ленинградском радиомеханическом техникуме. Жена его Наташа – преподаватель игры на фортепиано и журналист-театровед. В 1989 году они с двумя детьми – дочерью Женей и сыном Гришей– эмигрировали в Швецию и сейчас живут в г. Стокгольме.
Но вернемся в двадцатые годы.
Дети Рохл и Ноте подрастали и искали себе применение. Они рвались из Бобруйска, им хотелось воли, самостоятельности, им хотелось учиться. Первой уехала в Ленинград Белла (вероятно, году в 25- 26-ом), за нею следом отправилась Аня, годом позже к ним присоединилась Галя. В 1929 году окончив в Бобруйске пять классов еврейской школы, уехал к сестрам четырнадцатилетний Мотик, мой папа. Еще через год-полтора прибыл в Ленинград и оставивший работу в щеточной артели
Евсей. На фотографиях - Евсей, Галя, Белла.
Белла и Аня устроились на работу в трикотажную артель при сионистской организации «Хе-Халуц» (видимо, советская власть еще не успела к тому времени закрыть в Ленинграде учебно-производственные ячейки этой организации). В этой артели, позднее преобразованной в фабрику, сестры трудились до самой войны.
Галя поступила на курсы штукатуров, и окончив их, стала работать нормировщицей – сначала на стройке, а затем в Лесном порту. Незадолго до начала войны она начала учиться в институте.
Евсей нашел работу на одном из заводов, и проработав на нем около двух лет, поступил в военное топографическое училище. Еще до войны, году в 38-39, он получил офицерское звание и был направлен на Дальний Восток – в г. Ворошилов (сейчас он называется Уссурийск). В Ворошилове он прослужил всю войну.
Первая попытка Мотика поступить в лениградскую школу оказалась неудачной: на собеседовании знания его были признаны неудовлетворительными. Он сам потом признавался: «Я был тот еще грамотей, не знал ни одного слова по-русски». Но Галя взялась за его подготовку, и через месяц настойчивых занятий он был принят в пятый класс Пятой еврейской национальной школы, располагавшейся на Офицерской (сейчас – ул.Декабристов) неподалёку от Синагоги.
Все пятеро сначала ютились в комнатке на Знаменской, 15 - в районе площади Восстания. Но в 1931 г. Белла вышла замуж, и все семейство переехало в коммунальную квартиру на Васильевском острове, в доме на углу Большого проспекта и 4-й линии. В квартире жило несколько семей. Она была огромная, состояла из просторных комнат с высоченными трехметровыми потолками, со световым колодцем – посреди квартиры, с необъятной общей кухней, на которой стояло множество кухонных столов и четыре, или даже пять, газовых плит. Наши получили большущую комнату в сорок квадратных метров. Они разделили ее перегородками на три: две спальни и столовую. Окна спален выходили на Большой проспект и смотрели прямо на Андреевский рынок. Но общая комната, столовая, осталась вовсе без окон. Зато Мотик сделал в ней малюсенькую фанерную выгородку – под фотолабораторию. Лишь много лет спустя была прорублена стена, и в столовой появилось окно, выходящее во внутренний двор дома.
В одной из спален на одной кровати спали Аня с Галей, а на другой – Евсей с Мотиком. В другой комнате жила Белла с семьей. Мужа ее звали Гирш (Гриша) Коган, и в то время он работал на заводе Леншвеймаш. В декабре 1932 г. у них родился сын Яша, а в июне 1938 г. – дочь Софа.
Все жили одной семьей: питались все вместе, заработанные деньги все складывали в один ящик стола, Белла делала покупки для всех, определяя их очередность и следя за потребностями каждого.
Братья и сестры были очень дружны, они любили друг друга и трогательно заботились друг о друге. Особой любовью были окружены малыши Яша и Софа.
Сейчас уже нет на свете ни моего папы, ни его братьев и сестер. Недавно, в феврале 2010 года неожиданно умер Яша Коган. Мой двоюродный брат. Ему незадолго до смерти исполнилось 77 лет. Мои родители очень любили его. Он родился, когда папе было 17 лет, и рос он на его глазах. Он был ему в какой-то степени сыном. Могила Яши совсем близко от могилы моих папы и мамы и я, когда прихожу на кладбище, подхожу к его могиле.
Но, вернемся к истории моего папы.
Особого интереса к школьным занятиям он не проявлял, зато у него обнаружилось необыкновенное влечение к технике, желание что-то делать своими руками, мастерить. Каждый день, едва дождавшись окончания занятий в школе, он мчался на Литейный, 49 – в детскую техническую станцию при Доме коммунистического воспитания детей имени 10-летия Октябрьской революции.
На лето он получил от станции направление в детский технический лагерь, и вернувшись после каникул в город, твердо решил в школу не возвращаться: «Пойду работать!»
Целую неделю, днями и ночами, отстоял он в очереди на бирже труда (это ведь было время страшной безработицы!) и добился-таки направления в фабрично-заводское училище при заводе «Электросила». В феврале 31-го он начал учебу в училище по специальности «электромонтер». Здесь он вступил в комсомол, стал членом профсоюза, здесь получил и свой первый паспорт с новым именем – Матвей. После окончания обучения его, как одного из лучших учащихся, оставили на «Электросиле», но вскоре завод откомандировал его в Ленинградскую область – на торфоразработки. Там он сначала ремонтировал электромоторы, а где-то через полгода перешел на работу в машино-тракторную станцию, где занимался ремонтом тракторов. В 34 г. он вернулся в Ленинград и устроился на работу на Леншвеймаш, тот же завод, где работал Гриша Коган. В 35-м поступил на рабфак при «Электросиле» и после его окончания успешно сдал экзамены и был зачислен в Ленинградский институт железнодорожного транспорта на специальность «стоительство мостов и туннелей».
Диплом свой он защищал 28 августа 1941 года – уже свирепствовала война и фашисты были на подступах к Ленинграду. Вместе со званием инженера он получил распределение на работу в г. Пензу, на Пензенский железнодорожный узел.
Родные с нетерпением ждали когда, он получит документы об окончании вуза, чтобы всем вместе уехать из города, и как только бумаги были готовы, он, Белла с детьми и Аня отбыли из Ленинграда с одним из последних эшелонов. До последнего все надеялись, что с ними поедет и Галя, но она была мобилизована на рытье противотанковых рвов в Гатчине и придти к поезду не смогла. Не мог уехать с семьей и Гриша Коган: он был призван на службу в милицию. 8 сентября вражеское кольцо вокруг Ленинграда замкнулось, и Галя и Гриша остались в осажденном городе на все время блокады.
Поезд доставил Мотика к месту назначения – в Пензу, с ним осталась Аня. А Белла с детьми уехала дальше на Восток – в г. Чкалов (сейчас – Оренбург), где жил и работал начальником геолого-разведочного управления брат Гриши Наум Коган. Здесь, в Чкалове, и прожила она и ее дети Яша и Софа все военные годы.
Матвей начал работать в Управлении Пензенской железной дороги, они с Аней получили какое-то жилье, как-то обустроились. Списавшись с Галей, узнали, что их родители Ноте и Рохл вместе с Гришей и Ципой, спасаясь от фашистов, бежали из Бобруйска, что сейчас семья Гриши и их мама находятся в Мичуринске, а отец – в колхозе в Пензенской области, где-то совсем недалеко от них. В сентябре Аня съездила в Мичуринск, повидалась с родными и привезла маму в Пензу. Втроём они стали мечтать о скорой встрече с отцом, который пообещал в октябре перебраться к ним.
Но судьба распорядилась иначе…
В ноябре Мотика призвали в армию, в инженерные войска, и направили на подготовку в район Ворошилова Уссурийского – как раз туда, где служил Евсей. Братьям, несмотря на строгости военного времени, посчастливилось встретиться и неоднократно навещать друг друга.
Впоследствии Матвея перебрасывали из пункта в пункт, но часть его находилась на Дальнем Востоке до 1944 г. Только летом 44-го его направили на Запад, и вплоть до окончания войны и первые послевоенные годы он восстанавливал разрушенные мосты и строил новые.
Хочу привести отрывок из записок папиного старшего брата Гриши, где он рассказывает о их неожиданной встрече: «В конце июля (44г.) направляясь по назначению в железнодорожные войска Западного фронта, Мотик делает остановку в Ламенке и гостит у нас с недельку... Мотик бодр, подтянут, он – замечательный рассказчик, и мы наслаждаемся его обществом. Помню, как мы поехали вместе на Ситниковский завод за маслом. Погода выдалась ясная, солнечная, лошадка наша – резвая. Мы любуемся красотой леса, зеленью полей. Разговор наш не прекращается ни на минуту, я с интересом слушаю занимательные истории об армейской службе. Какой чудесный это был день!»
