Рассказы, в основном, на бытовую тему. Но всегда важно не содержание, а - как написано. Ее рассказы написаны филологом. Она всегда обращает внимание читателя на язык героев и на этом (а говорим мы по-разному) строятся ее рассказы. Я не могу удержаться и поместить один ее рассказ, который, мне кажется, понравится любому, кто его прочтет. Кто не хочет - может не читать.
ЗМЕЯ И ЧАША
Михаилу Гершановичу
То ли от личных переживаний, то ли в связи с общемировым кризисом мои руки, ноги и спина покрылись язвами. Мама и сестры укрепляли мой дух, давая советы, в которых слышалось: “Эка невидаль”.
— У соседки-пианистки та же картина: все ладони в волдырях. Говорит, что от кота заразилась.
— Значит, так. У тебя парша Шуллершнура. Был такой немецкий еврей в семнадцатом веке, он первый эту паршу описал. Парша излечима: берешь одну часть протертого имбиря, две части табачного пепла и делаешь спиртовой компресс на местах скопления волдырей. Можно еще попить натощак авиационного бензина.
— Читай Библию, книгу Иова, и не ропщи.
Знакомая педикюрша обещала узнать про меня у экстрасенса. Я принесла в педикюрный кабинет свою свадебную фотографию и деньги, но оказалось, что пока ничего не требуется. Экстрасенс Суламифь будет думать про меня в ближайшее полнолуние и даст ответ. И ответ пришел: волдыри посланы за дедушкины грехи. К врачам не ходить, телевизор не смотреть. Показано: отправиться паломницей в Непал, можно в составе тургруппы.
С советских времен в голове застряло: “При малейшем недомогании обратитесь к врачу, не занимайтесь самолечением”. Когда зуд стал невыносим, я поплелась в поликлинику, благо она за углом. В последний раз я входила в кабинет врача тридцать лет назад, перед родами. Но впечатления от женской консультации и от роддома я храню в памяти под кодовым названием “Это не должно повториться”.
В районной поликлинике гардероб не работал. Отныне и во веки веков. В холле было пустынно. Я просунула голову в окно регистратуры.
— Можно мне номерок к терапевту?
— С восьми.
— Что вы сказали?
— Номерки выдаем с восьми утра в порядке живой очереди! Как маленькие, честное слово.
Тут до меня дошло: вот что значила темная толпа в предрассветной мгле, — толпа, которую я видела из окна автобуса и думала, что народ ждет цистерну с молоком, а это, оказывается, пенсионеры каждое утро готовятся к штурму окошка регистратуры, где выдают бесплатные номерки.
— А платные услуги у вас есть?
— Платите сто рублей, поднимайтесь на четвертый этаж и проходите без очереди. Паспорт не нужен.
Слава тебе, рыночная экономика. За сто рублей все двери открыты в этой убогой поликлинике с лампочками в двадцать пять ватт и непреклонными лицами медперсонала. На доске объявлений висело последнее распоряжение комитета здравоохранения: с 2002 года сдача мочи на анализ переходит в перечень платных услуг. Да, если покусились на святое, то к прошлому действительно возврата нет.
Мой районный терапевт оказался старой толстой женщиной, отчего-то доброй и участливой. Осматривать меня не стала, спросила, дали ли в наш дом горячую воду, и охотно написала направление к платному дерматологу. Немотивированная доброта всегда озадачивает. Со злобой все проще: как она вспыхивает, почему не уходит — об этом написаны специальные работы. Но и без ученых записок понимаем, отчего хочется взять палку подлиннее, изловчиться и сбить телевизионную тарелку, которую сосед только что повесил перед своим окном. Тарелка, понятно, никому не мешает, но и добрых чувств вызвать не может: смотри, сукин сын, четыре программы, как все смотрят.
Когда идешь мимо очереди с квитанцией “Платная”, люди замолкают. Потом разговор возобновляется.
— Ей положено.
— Я всю войну на торфоразработках, документы потеряла — ни льгот, ничего.
Дерматолог, томная восточная красавица, велела мне раздеться, но к ней не приближаться.
— Соскоб на чесоточный клещ делали?
— Нет...
— Ангел мой, с этого надо начинать. Завтра же бегите в кожвендиспансер.
Когда я по морозцу бежала в районный диспансер (никакой транспорт туда не ходит — окраина), я представляла себе очередь в регистратуру: впереди прокаженная, позади мужчина с проваленным носом, а чесоточных столько, что записывают на конец мая. В девять утра в особняке с коринф-скими колоннами, окруженном кустами рябины, не было ни одного посетителя. Приветливая гардеробщица взяла мое пальто и вернулась к чаепитию — сбоку на тумбочке лежал бублик, намазанный вареньем, из кружки с надписью “Наш дом — Россия” шел пар.
В цокольном этаже я быстро нашла комнату номер один, “Забор соскоба на грибы”, и постучала.
— Заходите, не стесняйтесь.
Горбатая старушка быстро сделала свое дело (сорок лет непрерывного стажа на одном месте) и велела прийти за ответом через три дня.
— А сразу нельзя? Я вам заплачу.
— Ждите.
Пока я ждала ответа, размышляя о том, почему горбунья не уходит на пенсию, мимо меня прошел косматый пес с одышкой и тоской в глазах. Он, по-видимому, шел знакомой дорогой, толкнул лапой дверь в кабинет номер два и скрылся.
— Ой, кто к нам пожаловал, — послышалось из-за двери. — Опять блохи заели? Сейчас мы тебя вычешем, будешь жених хоть куда.
Через пятнадцать минут пес вышел в коридор. Голос из кабинета номер два сказал ему вслед:
— Иди в гардероб. Тетя Валя тебя накормит.
Дверь кабинета номер один приоткрылась, и рука в резиновой перчатке протянула мне бумажку величиной со спичечный коробок. На бумажке стоял штамп: “Чесоточный клещ не обнаружен”. Дверь захлопнулась. Я постучала в нее, чтобы отблагодарить добрую женщину, но из-за двери крикнули:
— Кабинет проветривается, не входить! Идите с Богом домой!
Кожвендиспансер был первым медицинским учреждением, где быстро и бесплатно мне выдали нужную справку. Первым и единственным. Тут было что-то похожее на земскую медицину, знакомую мне только из художественной литературы.
В девятом классе к нам пришла новенькая, Тамара, и села за одну парту со мной. Дружить мы не дружили, но и школу окончили, ни разу не поругавшись. Тамара была аккуратной замкнутой девочкой. Ее мама и бабушка души в ней не чаяли, берегли, одну никуда не отпускали. Папы не было. Жили небогато, но неработающая бабушка весь световой день простаивала в очередях, чтобы у Тамары было все, без чего выпускнице жить невозможно: бюстгальтер без лямок (ГДР), капроновые чулки со швом (Польша) и мохеровый шарфик (якобы Шотландия).
Молодость Тамары уложилась в унылую схему: дом — институт — дом. Сокурсники были или веселыми шалопаями, или бессердечными эгоистами, а выходить за иногороднего отсоветовала мама.
Случайно я узнала, что Тамара заведует отделом большого медицинского центра и живет вместе со старенькой мамой на той же улице Плуталова, где и жила.
— Алло, Тамара, ты меня помнишь? Извини, я твоего отчества не знаю. Мы с тобой на одной парте сидели.
— Помню, как же. Приходи в часы приема, посмотрю тебя, но сперва проверь щитовидку, сделай ЭКГ, УЗИ малого таза и сдай кровь на сахарную кривую.
— Так это мне целый месяц по врачам бегать?
— А ты как думала? Без полного обследования я тебя смотреть не буду.
Теперь каждое утро, голодная, я бежала в поликлинику. Большинство анализов надо было делать натощак, да при этом еще с полным мочевым пузырем.
Мой крестный путь был усыпан квитанциями об оплате медицинских услуг. Я пришла к выводу, что главное в современной медицине — не квалификация врачей, не внимание к пациенту и тем более не сочувствие, а строгость и еще раз строгость.
— Женщина! Не прислоняйтесь к стене! Только что покрасили — для вас же делают — а вы спиной елозите.
— Не задавайте лишних вопросов. Все, что вам надо знать, написано в справке.
Как лечиться и чем лечиться, узнаешь у больных. Мне советовали ставить пиявку на копчик (не бойтесь, вы ее и не увидите. Как почувствуете, что она бьет хвостом по ягодицам, — значит, насосалась. Хорошо). Некоторым помогал массаж пяток, баня по-черному, слюна ребенка, водка с чесноком. Врачам не верил никто.
Я пришла на прием к Тамаре с кучей справок. Она мало изменилась: то же невыразительное лицо и горькая складка у рта. Халат и шапочка сияли чистотой.
— Как жизнь, Тамара? — начала я светский разговор.
— Обо мне вспоминают, когда прихватит. Не ты первая. Недавно Киселева приходила, спортсменкой была, а сейчас — страшнейший артроз, еле ходит. Потапчук, дочке нашей исторички, ногу отрезали, диабет.
Я затрепетала, а Тамара как будто повеселела. Она долго изучала мои бумаги, долго писала что-то в две амбарные книги. Из кабинета я вышла, держа в руках направление в Военно-медицинскую академию на биопсию.
— Заплатишь пятьсот рублей, тебе отрежут кусочек кожи. С результатом приходи ко мне, будем думать.
В академии мне понравилось. В гигантские дореволюционные окна било солнце. Высокие потолки, сверкающий паркет, вежливые военные врачи — все внушало доверие. Два раза меня спросили о моем воинском звании, но, хотя его у меня не было, быстро и ловко отрезали, что полагалось. В справке, гордясь, я прочла:
“Из кожи пациентки:
изготовлено препаратов — 4 шт.
передано в архив — 3 шт.
оставлено в музее — 1 шт.”.
Вот вам, завистники! Еще при жизни я попала в музей. Навеки.
Наконец диагноз был поставлен, и, пригнувшись, я вошла в тесные врата обители, где меня наконец начали лечить. Ничего страшного, кроме мест общего пользования, в моей загородной больнице не было. По пятницам давали яйцо, по средам кусок сыра, а кисель, без цвета и запаха, прозрачный, как слеза больного, стоял в кастрюле на холодильнике круглосуточно. В холле с восьми утра работал телевизор, и больные, сдав кровь на анализ, усаживались смотреть детские передачи. После процедур можно было пойти в парк и посидеть на солнышке или прогуляться до источника, где из железной трубы била целебная вода.
Главный врач делал обход раз в неделю. Он появлялся с толпой учеников — быстрый, загорелый, от него веяло озоном ума. Он помнил всех, всем давал надежду, и волна обожания катилась вслед ему по белому больничному коридору. Он давно уже был немолод, но молодость была ему ни к чему. Входя в палату, он сиял неземным светом, как Спаситель на горе Фавор, а из облака в это время звучал голос: “Его слушайте”.
Больные все время менялись, в палате оставались только я и баба Вера из совхоза “Бугры”. Она была младше меня, но за собой не следила: зубные протезы оставила дома (все равно в больнице одной кашей кормят), стриженую голову ничем не прикрывала (мне замуж не выходить). Ночью у нее, как и у меня, была бессонница. Я читала “Тайный дневник” Льва Толстого, а баба Вера время от времени ко мне приставала:
— Доча, что читаешь?
— Льва Толстого. Слыхали?
— Не слыхала, врать не буду. А вот ты мне скажи, когда доллар один к пяти был?
— А что?
— Вот в том году я в первый раз в больницу попала. Мне врач сказал: Вера Ивановна, вы за одну неделю “Жигули” проглотили.
Вера Ивановна спустила ноги с кровати и, рассмотрев их, снова улеглась. Она не раз рассказывала этот эпизод и привычно наслаждалась произведенным эффектом.
Баба Вера говорила правду. Ее действительно лечили дорогими американскими лекарствами, а за это Америка просила немного: пациентка должна была время от времени отвечать на несколько вопросов о своем самочувствии. Баба Вера к заполнению вопросника относилась снисходительно:
— Уж пусть лекарства нам шлют, чем оружием бряцать.
Сама она писала с трудом и просила помощи у соседок по палате. На этот раз, кроме меня, помочь ей было некому.
— Ну, баба Вера, начнем. Читаю вопрос, вы отвечаете, а я пишу набело. “Изменились ли отношения в Вашей семье после начала заболевания?”
— Семья у меня — один муж. Блядун проклятый. Как пил, так и пьет, пьянь болотная.
— Так и напишем в Америку — “пьянь болотная”?
— Что ты, доча! Пиши: отношения не изменились.
— “Больше или меньше общаетесь с друзьями?”
— Нет у меня никого, с соседкой чаю попьем, вот и все друзья.
—“Реже или чаще посещаете концерты?”
— Какие концерты в Буграх? Напиши: бабка всю жизнь полеводом отработала, органы застудила. Может, написать, чтобы телефон мне помогли поставить? Ни в поликлинику не позвонить, ни “скорую” вызвать. И припиши: если телефон поставите, самочувствие бабки улучшится.
Баба Вера засмеялась своей шутке, взяла кружку с бесплотным киселем и пошла в коридор смотреть телевизор — начинался концерт, посвященный Дню милиции.
На выходные дни ходячих отпускают по домам, до города ходит автобус. Многие работники больницы возвращаются домой тем же рейсом. Вечером в пятницу, в автобусе, врачиха из отдела интенсивной терапии вдруг встрепенулась, вскочила с места и дернула за рукав дядьку в форме железнодорожника, загородившего выход:
— Больной, вы выходите?
— Сама ты больная, — ответил ей дядька без злобы, и оба вышли в темноту.
2003
